Сергей Есин - Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Таким характеристикам можно и позавидовать. Мне, конечно, очень интересно, как ко всему этому отнесется герой романа, я его не буду утешать, хотя роман, конечно, очень злой, я бы сказал даже — злобный. Утешением же может служить то, что, прочитав его две недели назад, я сейчас уже не помню, о чем он. Если бы герой знал, как быстро все забывается! Но, как написано на воротах одного из концентрационных лагерей, "каждому — своё".

Утром был на экзаменах по английской литературе у Сергея Петровича. Получил большое удовольствие, так как многое из того, о чем спрашивал преподаватель, я не знал. Большинство девочек отвечало очень хорошо, особенно Катя Ривкина и вторая девочка — ….. Ваня Сотников, который, конечно, рассчитывал на пятерку, такую стал развешивать лабуду по поводу "Улисса", что мне сразу было ясно — он роман не читал, хотя и уверяет, что читал роман с комментариями. Знает лишь трех героев, но не знает ни их профессии, что странно, не знает и портретов художника в Юности и других особенностей этого текста. Это обычная линия поведения профессорских детей, исключение в свое время составляла лишь Маша Царева. Только крайний либерализм Толкачева и мое попустительство позволили Сотникову получить все же четверку. Бог с ним. Жаль, что парень никогда уже не вернется к этому роману, и для него погибнет эта сторона мировой художественной жизни.

Во время студенческих ответов, когда речь шла об Оруэлле, Хаксли, Вирджинии Вульф, передо мной вдруг замаячил новый роман. Как же мне смертельно надоело писать, сверяясь с какой-то документальной подосновой, проверять цитаты! Хватит, напишу современный роман-фантазию из диалогов, побываю во всех ипостасях, побуду и официантом, и прохожим, и мужчиной, и женщиной, и ребенком, и идиотом, и профессором, и придурком, и бомжем. Есть у меня что сказать о сегодняшней жизни. И напишу я всё это между делом — в трамвае, в машине, в метро.

Но пока буду собирать материал для книги о письмах.

18 января, вторник. Был до некоторой степени сумасшедший представительский день, думал, что даже не попаду на работу, но попал. Занимался делами, и Максим, мой секретарь, рассказал мне, среди прочего, интересную историю. Это было, правда, под вечер, уже когда мы расходились. Вот как выглядело появление его у нас в институте в качестве моего помощника-секретаря.

Ровно год назад, зимой, пришел ко мне в кабинет высокий парень. В то время Оксану мы перевели в приёмную комиссию, Лена одна не справлялась. Парень сказал, что он кончил Литинститут и хотел бы у нас работать. "А где работаешь сейчас?" — "На складе, выдаю детали к автомобилям". В то время мы как раз начинали работу над "Словарем выпускников", набирал списки на компьютере другой малый, тоже наш студент, делал плохо, небрежно, пришлось его уволить. Я спросил Максима, как у него дела с компьютером, хотя это и не было для меня решающим моментом. Оказывается, дела обстояли хорошо. "А у кого учился?" Числился он у Фирсова, потом был в семинаре Николаевой, но, практически ни там, ни здесь не занимался. Я попросил его прочесть свои стихи. И, собственно, дело этим и решилось: стихи его были высокого класса, традиционные, прозрачные. Максим сказал, что большое влияние на него оказали лекции В.П. Смирнова, в частности, он привел его высказывание, которое стало для юного поэта основополагающим: стихотворение производит впечатление прозрачностью и глубиной. Как завораживает чистая вода, когда видны камешки на дне, а глубина при этом такая, что рукою дна не достать.

Но, оказывается, решающую роль в его попадании в институт сыграл я. Ему не хватило одного балла, он написал вместо изложения сочинение — так же как я, поступая в университет, написал вместо сочинения рассказ. Мне тогда повезло. Ему повезло меньше. Он получил пятерку на собеседовании, но в списке принятых на букву "Л" его не было, и сердце у него ёкнуло. Однако после прочтения списка, Зоя Михайловна (а читала список именно она) объявила, что особым решением комиссии Лаврентьев принимается в институт за интересные стихи. Потом он защитил дипломную работу с отличием, были, правда, какие-то нападки оппонента Е.А.Кешоковой, но, скорее всего, она чего-то не так поняла. А я подошел тогда к нему и сказал: "Не расстраивайся, парень, все равно твои стихи здесь самые лучшие". Я это забыл, а теперь мне напоминают о том, что было.

Но это конец дня. А сначала я поехал к Кондратову, предварительно написав ему письмо с просьбой о деньгах для Гатчинского фестиваля. Я написал уже 11 таких писем, и горжусь тем, что ни разу в них не повторился. Когда буду делать книжку о письмах, обязательно, если найду, приведу и их. В каком-то смысле я виртуоз в этой сфере.

Долго говорили о моей "Хургаде", она ему не очень нравится, а я отчетливо понимаю, что повесть в новеллах — один из новых этапов моей творческой жизни, моего характера письма, с тематикой, типичной для конца девяностых годов, и это было связано с задачей, которую я тогда себе поставил. Вопрос повис.

В кабинете Кондратова стоят те самые огромные книги, очень дорогие — по нескольку тысяч долларов за каждую, — которые выпускает его издательство и потом они красуются на стеллажах у очень богатых людей. Он мастер выдумки и смелых и решительных проектов. По-моему, летом нынешнего года он наметил выпустить более 60 томов новой "Русской энциклопедии", над которыми работал около пяти лет, и выйдут они сразу, огромный комплект можно будет купить в один день. Если мне не изменяет память, мы на первом этапе работы помогали ему, Лев Иванович, с моей легкой руки, рецензировал какие-то материалы. Кондратов здесь — главный редактор, Месяц… — председатель общественного совета. Среди статей есть и обо мне, чем я горжусь.

Вот письмо С.А. Сохранились ли мои предыдущие письма к нему?

Глубокоуважаемый Сергей Александрович!

Мне кажется, я перепробовал уже все мотивы ласкового отъятия у холдинга, а может быть и у тебя лично, пяти тысяч долларов, которые, ты бестрепетно, как покорная овечка, жертвуешь ежегодно на фестиваль "Литература и кино" в Гатчине. Я не знаю, какими ты руководствуешься особыми мотивами, кроме как любовью к родной литературе, привитой тебе воспитанием, собственной жизнью, а может быть традициями бывшего Полиграфического института, ныне Академии, всеми её преподавателями (особенно В.А. Прониным). Я просто теряюсь от этого бескорыстия, а поэтому применяю самый крайний приём: пишу то, что думаю. Ну, дай еще раз — это будет 11-й фестиваль и твои десятые деньги.

С уважением и признательностью —

Сергей ЕСИН,

ректор Литературного института,

член коллегии министерства культуры